Лет девяносто тому назад маститый историк русской культуры Павел Николаевич Милюков, резюмируя многолетние споры о состоянии грамотности в древней Руси, заявил о собственной позиции в этих спорах. Одни, писал он, считают древнюю Русь чуть ли не поголовно безграмотной, другие допускают возможность признать распространение в ней грамотности. «Источники дают нам слишком мало сведений, чтобы можно было с их помощью доказать верность того или другого взгляда, но весь контекст явлений русской культуры говорит скорее в пользу первого взгляда, чем в пользу последнего».
А вот та же мысль, изложенная другим историком на страницах гимназического учебника: «Тогда письменность ограничивалась списыванием чужого, так как немногие школы... служили лишь для приготовления попов».
С тех пор новые исследования и новые археологические находки постепенно изменяли послуживший Милюкову главным аргументом «общий контекст», формируя новое отношение к старой проблеме. Изучение высших достижений древней Руси в области литературы, зодчества, живописи, прикладного искусства делало все более несостоятельной мысль о том, что удивительные цветы древнерусской культуры цвели на почве поголовной безграмотности и невежества. Новые выводы о высоком техническом уровне древнерусского ремесла, изучение дальних торговых связей древней Руси с Востоком и Западом позволили отчетливо увидеть фигуру грамотного ремесленника и грамотного купца. Исследователи пришли к признанию более широкого проникновения грамотности и образованности в среду древнерусских горожан. Однако даже в год открытия берестяных грамот это признание сопровождалось оговорками, что все же грамотность была в основном привилегией княжеско-боярских и особенно церковных кругов.
Дело в том, что факты, накопленные наукой, были малочисленными и давали самую скудную пищу раздумьям исследователей. Важные теоретические построения питались главным образом умозрительными заключениями. Попы по самой природе своей деятельности не могут обходиться без чтения и письма - значит, они были грамотны. Купцы, обмениваясь с Западом и Востоком, не могут обходиться без торговых книг - значит, они были грамотны. Ремесленникам, совершенствовавшим свои навыки, нужно записывать технологическую рецептуру - значит, они были грамотны.
Ссылались, правда, на найденные при раскопках - главным образом в Новгороде - бытовые предметы с надписями изготовивших их мастеров или владельцев. Но таких надписей к 1951 году даже в новгородских раскопках было найдено не больше десятка. На весах дискуссионных мнений они вряд ли могли перевесить вековой скептицизм поборников мнения о поголовной неграмотности Руси.
И еще одно обстоятельство. Даже соглашаясь, что грамотность на Руси была достоянием не только попов, историки культуры признавали временем, благоприятным просвещению, лишь XI–XII века, а не последующий период, когда в тяжелых условиях монгольского ига Русь переживала трагический упадок культуры.
Как изменила все эти представления находка берестяных грамот! И какое она принесла обилие фактов!
Первый существенный результат открытия берестяных грамот - установление замечательного для истории русской культуры явления: написанное слово в новгородском средневековом обществе вовсе не было диковиной. Оно было привычным средством общения между людьми, распространенным способом беседовать на расстоянии, хорошо осознанной возможностью закреплять в записях то, что может не удержаться в памяти. Переписка служила новгородцам, занятым не в какой-то узкой, специфической сфере человеческой деятельности. Она не была профессиональным признаком. Она стала повседневным явлением.
Разумеется, разным семьям, населявшим раскопанный участок Великой улицы, была свойственна разная степень грамотности. Рядом с грамотными людьми жили неграмотные, и рядом с образованными семьями жили необразованные. Это естественно. Но для нас важнее то, что рядом с неграмотными людьми и семьями жило много грамотных людей и семей, для которых чтение и письмо стали таким же естественным делом, как еда, сон, работа. Уже само количество найденных грамот поразительно и способно навсегда зачеркнуть миф об исключительной редкости грамотных людей в древней Руси. Однако еще более внушителен состав авторов и адресатов берестяных писем. Кем и кому они написаны?
Землевладельцы пишут своим управляющим, ключникам. Ключники пишут своим господам. Крестьяне пишут своим сеньорам, а сеньоры своим крестьянам. Одни бояре пишут другим. Ростовщики переписывают своих должников и исчисляют их долги. Ремесленники переписываются с заказчиками. Мужья обращаются к женам, жены - к мужьям. Родители пишут детям, дети - родителям.
Вот грамота № 377, написанная в последней трети XIII века и найденная в 1960 году: «От Микити ка Ани. Поиди за мьне. Язъ тьбе хоцю, а ты мене. А на то послоухо Игнато Моисиевъ. А вожи...». Это обрывок самого древнего дошедшего до нас брачного контракта. Микита просит Анну выйти за него замуж, называя здесь же Игната Моисеевича свидетелем («послухом») со стороны жениха.
Любопытно, что за все время работ на Неревском раскопе найдено всего лишь два или три богослужебных текста - каких-нибудь полпроцента от всей прочитанной здесь бересты. Зато обычны такие письма.
Грамота № 242, документ XV века: «Цолобитье от Кощея и от половниковъ. У кого коне, а те худе. А у (и)ныхъ неть. Какъ, осподине, жалуешь хрестьянъ? А рожь, осподине, велишь мне молотить? Какъ укажешь?». Авторы письма - ключник и крестьяне-арендаторы, обрабатывавшие землю господина за половину урожая. Они жалуются на бедность и отсутствие коней: «У кого кони есть, те плохи, а у других вовсе нет».
Или грамота № 288, написанная в XIV веке: «...хамоу 3 локти... золотнике зелоного шолкоу, дроугии церленого, третии зелоного желтого. Золотнъ белилъ на белкоу. Мыла на белкоу боургалскога, а на дроугоую белкоу...». Хотя в письме нет ни начала, ни конца, можно с уверенностью говорить, что это запись и расчёт заказа какого-то вышивальщика или вышивальщицы. Полотно (по-древнерусски «хам») нужно было выбелить «бургальским»(?) мылом и «белилами» и расшить разноцветными шелками - зеленым, красным и желто-зеленым.
В грамоте № 21, написанной в начале XV века, заказчик обращается к мастерице: «...уозцинку выткала. И ты ко мне пришли. А не угодице с кымъ прислать, и ты у себя избели». Автор грамоты получил уведомление, что холсты («узчинка») для него вытканы, и просит прислать их ему. А если прислать не с кем, то пусть ткачиха эти холсты выбелит сама и ждет дальнейших распоряжений.
Грамота № 125, брошенная в землю в конце XIV века, не указывает на занятия автора письма и его адресата, но, думается, что они люди небогатые: «Поклонъ от Марине къ сыну к моему Григорью. Купи ми зендянцю добру, а куны язъ дала Давыду Прибыше. И ты, чадо, издеи при собе, да привези семо». «Зендянцей» называлась хлопчатобумажная ткань бухарского происхождения по имени местности Зендене, где её стали изготовлять раньше, чем в других селениях. «Куны» - древнерусское название денег. Если бы Григорий был богатым человеком, вряд ли его матери пришлось бы посылать деньги на покупку с оказией. У Григория денег могло не оказаться, и мать посылает ему нужную сумму из своих сбережений.
Примеры можно было бы приводить бесконечно. Их приносил и будет приносить каждый год раскопок. И вот что еще замечательно. Оказалось, грамотность в Новгороде неизменно процветала не только в домонгольское время, но и в ту эпоху, когда Русь переживала тяжелые последствия монгольского нашествия.
Из 394 грамот, найденных на Неревском раскопе в условиях, позволявших точно определить время их написания, в слоях XI века найдено 7 грамот, в слоях XII века их оказалось 50, в XIII веке в землю было брошено 99 грамот, в XIV веке - 164, а в XV веке - 74.
Резкое уменьшение их количества в XV веке объясняется не какими-то событиями, нарушившими культурное развитие Новгорода, а тем, что в слоях второй половины XV века органические вещества уже почти не сохраняются. Там бересты нет, и, следовательно, 74 грамоты XV века найдены в слоях только первой половины этого столетия. Они падали в землю не сто, а лишь пятьдесят лет.
Такой неуклонный культурный прогресс был, нужно думать, особенностью Новгорода. И дело не только в том, что монгольское нашествие остановилось за сто верст от его городских ворот. Хотя Новгород и не испытал трагедии военного разрушения и разграбления своих жилищ и храмов, на него, как и на всю Русь, легло тяжкое иго Золотой Орды. Дело здесь в том, что именно к концу XIII - первой половине XV века относится эпоха расцвета «великой русской республики средневековья». Вечевой строй, который использовался боярами как орудие их власти над остальным населением, все же больше способствовал развитию активности народных масс в политической и культурной жизни, чем княжеское самовластье в других средневековых русских центрах. И не случайно расцвет культуры в Новгороде совпадает с эпохой расцвета республиканского строя.
Все это так - вправе сказать читатель, - но как доказать, что берестяные письма, добытые из-под земли, написаны собственноручно их авторами? И что их читали сами адресаты? Ведь вполне может быть, что читали и писали письма немногочисленные грамотные люди, писцы, профессионалы, зарабатывавшие своей грамотностью кусок хлеба. Что же - это очень серьезный вопрос. Попытаемся ответить на него.
Разумеется, какое-то количество писем исходит от неграмотных людей и написано по их просьбе грамотными. Таковы некоторые крестьянские письма. Их авторами названы господские колючники, но ключники пишут не от себя, а от жителей той или иной деревни, жалующихся своему господину. Какое-то количество писем исходит от грамотных людей, но написано не ими, а другим человеком. Таковы грамоты некоторых крупных землевладельцев, исходящих от одного человека, но написанные разными почерками. Важный господин диктовал свое письмо или поручал ключнику написать за него и от его имени. В недавние годы, например, при раскопках в Людином конце были найдены грамоты № 644 и 710, написанные одним почерком. Между тем автором грамоты № 644 обозначен Доброшка, а автором грамоты № 710 - Семьюн; Доброшка упомянут и в грамоте № 710, но уже как адресат. Доброшка был также автором грамоты № 665, однако она написана иным почерком. Обнаружение всех трёх грамот в одном комплексе делает несомненным идентичность Доброшки во всех этих документах второй половины XII века и участие какого-то другого человека в написании по крайней мере одного из писем Доброшки.
Однако, как правило, в письмах, исходящих от одного и того же человека, почерк совпадает.
Это наблюдение всё же не может быть решающим. Ведь большинство авторов известно нам по единичным письмам. И здесь уже не угадаешь, сам ли автор выдавливал буквы на бересте или сидел рядом с грамотеем, удивляясь бойкости его «пера». Решающие показания дала не береста, а находки, тесно связанные с ней, - железные, бронзовые, костяные стержни-писала, которыми написаны все берестяные грамоты.
Таких писал на Неревском раскопе найдено свыше семидесяти (а всего за время раскопок - более двухсот). Далёкий предок современной авторучки в средневековом Новгороде был не редким предметом, а такой же бытовой вещью, как гребень или нож. И наивно думать, что семьдесят писал потеряно на Великой улице профессиональными писцами, пришедшими написать или прочитать письмо. Они потеряны людьми, жившими здесь и писавшими свои письма без посторонней помощи. Да и разнообразие почерков говорит само за себя.
Фигура новгородца, к поясу которого привешено неразлучное с ним орудие письма на бересте, стала известной в результате раскопок, но её смутное отражение на стенах новгородских церквей историки наблюдали и раньше, не различая, правда, важной для нас детали.
Стены многих новгородских средневековых церквей покрыты древними процарапанными надписями. Такие надписи - их называют «граффити» - в изобилии испещрили стены Софийского собора, знаменитых церквей Спаса-Нередицы, Федора Стратилата, Николы на Липне и многих других. Часть этих записей носит служебный характер. Например, в церкви Николы на Липне в алтаре, где во время богослужения помещались священнослужители, на стенах записаны дни поминания разных умерших новгородцев. Но большинство надписей находится там, где во время службы помещались не церковники, а молящиеся. Своим происхождением такие граффити обязаны скуке церковного обряда. Вместо того чтобы молиться, прихожане извлекали из кожаных чехлов свои «перья» и царапали стены. Порой надписи кажутся благочестивыми: «Господи, помоги рабу своему», но чаще мысли владельца «писала» были далеки от благочестия. Он оставлял деловые записи, подобные записям на бересте. Так, на одном из столбов церкви Спаса-Нередицы нацарапано: «На Лукинъ день взяла проскурница пшеницю», «Лазорь писал грамоту». Или рисовал картинки. Или повторял азбуку, особенно если ему было немного лет. И во всех случаях инструментом для письма по штукатурке служил стержень, применявшийся и для написания на бересте. Вполне понятно, что до открытия берестяных грамот обилие надписей, процарапанных на церковных стенах, казалось загадочным, а в орудии письма на штукатурке предполагали шило или обычный гвоздь.
Обнаружив столь широкое распространение грамотности в Новгороде, мы не можем не заинтересоваться, как эта грамотность пробивала себе дорогу, как происходило обучение грамоте. Кое-какие сведения можно было почерпнуть из известных и раньше письменных источников. Летопись под 1030 годом сообщает, что князь Ярослав Мудрый, придя в Новгород, собрал «от старост и поповых детей 300 учити книгам». В житиях некоторых новгородских святых, написанных еще в средние века, рассказывается о том, что они учились в школах, причем об этом говорится как о вещи, вполне обычной. Наконец, на знаменитом Стоглавом соборе в 1551 году прямо заявлено: «преже сего училища бывали в российском царствии на Москве и в Великом Новгороде и по иным градам». Обилие берестяных грамот дало новую жизнь этим свидетельствам, показав, что обучение грамоте действительно было в Новгороде хорошо поставленным делом. Нужно было искать на самой бересте следы этого обучения, тем более, что и в граффити новгородских церквей отразились упражнения маленьких новгородцев, царапавших азбуку во время скучного богослужения.
Первая такая грамота найдена еще в 1952 году. Это небольшой обрывок, получивший номер 74. На нем неуверенным, неустановившимся почерком нацарапано начало азбуки: «АБВГДЕЖЗ...». Потом писавший запутался и вместо нужных ему по порядку букв стал изображать какие-то их подобия.
Новая и самая значительная находка запечатлённых на бересте ученических упражнений была сделана в 1956 году в памятные для всей экспедиции дни - 13 и 14 июля. В эти два дня грамоты шли из раскопа на лабораторный стол непрерывным потоком. Было распарено, вымыто и развернуто семнадцать берестяных свитков. И шестнадцать из них обнаружены на каких-нибудь десяти квадратных метрах. Эта охапка берестяных листов была брошена в землю одновременно. Они залегали в одной прослойке, относящейся к пятнадцатому ярусу мостовой Великой улицы, в двух метрах от ее настилов. Опираясь на данные дендрохронологии, мы можем уверенно говорить, что ворох берестяных грамот, найденных 13 и 14 июля 1956 года, попал в землю между 1224 и 1238 годами.
Мы будем знакомиться с этими грамотами в том порядке, в каком они появлялись перед участниками экспедиции. Первой нашли грамоту № 199. Это не был специально подготовленный для письма лист бересты. Длинная надпись грамоты сделана на овальном донышке туеса, берестяного сосуда, который, отслужив свой срок, был отдан мальчику и использован им как писчий материал. Овальное донышко, сохранившее по краям следы прошивки, было укреплено перекрещивающимися широкими полосами бересты. Вот эти-то полосы и заполнены записями.
На первой полосе старательно выписана вся азбука от «а» до «я», а затем следуют склады: «ба, ва, га, да...» и так до «ща», потом: «бе, ве, ге, де...» - до «ще». На второй полосе упражнение продолжено: «би, ви, ги, ди...» и доведено только до «си». Дальше просто не хватило места. Иначе мы прочли бы и «бо, во, го, до...», и «бу, ву, гу, ду...».
Способ учения грамоте по складам был хорошо известен по свидетельствам XVI–XVIII веков, он существовал у нас в XIX и даже в начале XX века. О нем часто рассказывали писатели, изображавшие первые шаги в овладении грамотой. Все знают, что буквы на Руси назывались «а» - «аз», «б» - «буки», «в» - «веди», «г» - «глаголь» и так далее. Ребенку было необычайно трудно осознать, что «аз» означает звук «а», «буки» - звук «б». И только заучивая слоговые сочетания: «буки-аз - ба, веди-аз - ва», ребёнок приходил к умению читать и понимать написанное.
Мальчик, записавший азбуку и склады в грамоте № 199, просто упражнялся, ведь он уже умел читать и писать. В этом мы убедились, перевернув наше берестяное донышко. Там в прямоугольной рамке написано знакомым почерком: «Поклоно от Онфима ко Даниле».
Потом мальчик принялся рисовать, как рисуют все мальчики, когда наскучит писать. Он изобразил страшного зверя с торчащими ушами, с высунутым языком, похожим на еловую ветку или на оперение стрелы, с закрученным в спираль хвостом. И чтобы замысел нашего художника не остался непонятым возможными ценителями, мальчик дал своему рисунку название: «Я звере» - «Я зверь». Наверное, у взрослых художников иногда остается что-то от неуверенных в себе мальчиков. Иначе зачем прекрасным мастерам, вырезавшим в XV веке великолепные матрицы для свинцовых государственных печатей Новгорода, рядом с изображением зверя писать «А се лютыи зверь», а рядом с изображением орла - «Орелъ».
Найдя первую грамоту, мы могли только догадываться, что этого мальчика звали Онфимом, что, выписывая слова поклона, подражая в этом взрослым, он адресовался к своему товарищу, вероятно, сидящему здесь же, рядом с ним. Ведь могло оказаться, что он просто скопировал начало чьего-то письма, случайно попавшего в его руки, а может быть, так его в школе учили, как писать письма. Но следующая находка все поставила на место.
Грамота № 200 почти целиком заполнена рисунком маленького художника, уже знакомого нам своей «творческой манерой». Маленький художник мечтал о доблести и о подвигах. Он изобразил некое подобие лошади и всадника на ней, который копьем поражает брошенного под копыта лошади врага. Около фигуры всадника помещена пояснительная надпись: «Онфиме». Мальчик Онфим нарисовал свой «героизированный автопортрет». Таким он будет, когда вырастет, - мужественным победителем врагов Новгорода, смелым всадником, лучше всех владеющим копьем. Что же, Онфим родился в героический век новгородской истории, в век Ледового побоища и Раковорской битвы, в эпоху великих побед новгородцев. И на его долю наверняка с лихвой досталось схваток и подвигов, свиста стрел и стука мечей. Но, помечтав о будущем, он вспомнил настоящее и на свободном клочке бересты рядом с «автопортретом» написал: «АБВГДЕЖSЗИIК».
В грамоте № 201, найденной в тот же день, 13 июля, мы познакомились и с соседом Онфима по школьной скамье. Здесь снова была выписана азбука и склады от «ба» до «ща», но почерк был другим, не онфимовским. Может быть, это упражнения Данилы, к которому Онфим обращался со словами привета?
Грамота № 202. На ней изображены два человечка. Их поднятые руки напоминают грабли. Число пальцев-зубцов на них - от трех до восьми. Онфим еще не умел считать. Рядом надпись: «На Домитре возяти доложзике» - «На Дмитре взять должки». Еще не умея считать, Онфим делает выписки из документов о взыскании долгов. Прописями для него послужила деловая записка, самый распространенный в средневековом Новгороде вид берестяной грамоты. И в то же время в этой грамоте хорошо чувствуется, как Онфим набил руку в переписывании азбуки. В слове «доложике» он вставил ненужную букву «з», получилось «доложзике». Он так привык в своей азбуке писать «з» после «ж», что рука сама сделала заученное движение.
В грамоте № 203 - законченная фраза, хорошо известная по надписям на стенах новгородских церквей: «Господи, помози рабу своему Онфиму». Это, вероятно, одна из первых фраз, с каких начиналось овладение письмом. Встречая ее на стенах рядом с процарапанными буквами азбук, мы должны всякий раз предполагать не столько благочестие писавшего - какое уж тут благочестие, если он царапает церковную стену во время богослужения, - а скорее его склонность к постоянному воспроизведению знаний, усвоенных в первых школьных упражнениях, склонность, встающую перед нами из большинства грамот Онфима, которые написаны им не для учителя, а для себя. Иначе вряд ли он стал бы и писать, и рисовать на одном листе бересты.
Рядом с надписью грамоты № 203 снова изображены две схематические человеческие фигуры. И снова у них на руках противоестественное количество пальцев - три или четыре.
Грамота № 204 - одно из упражнений в письме по складам. Выписывая склады от «бе» до «ще», Онфим предпочитает заниматься привычным для него упражнением. Он не справился с попыткой написать какой-то связный текст, начинающийся словами «Яко же».
Грамота № 205 - полная азбука от «а» до «я». Здесь же начало имени «Онфим» и изображение ладьи - одной из тех, какие Онфим каждый день видел на Волхове.
Грамота № 206 - сначала бессмысленный набор букв, возможно, попытка изобразить дату, но попытка неудавшаяся, в чем вряд ли следует винить Онфима, ещё не научившегося даже сосчитать пальцы на руке. Потом упражнение в письме по складам - от «ба» до «ра». И, наконец, внизу - семь взявшихся за руки человечков «в манере Онфима» с разнообразным количеством пальцев на руках.
Грамота № 207 - одна из интереснейших. Её текст написан хорошо уже нам знакомым почерком Онфима: «Яко с нами Бог услышите до посл у якоко же мо личе Твое на раба Твоего Бог».
На первый взгляд, здесь только бессмысленный набор слов, подражающий церковным песнопениям. По первому впечатлению, Онфим заучил на слух какие-то молитвы, не понимая их содержания и смысла звучащих в них слов. И эту тарабарщину перенес на бересту. Однако возможно и другое толкование безграмотной надписи. Известно, что в старину обучение носило в основном церковный характер. Чтению учились по псалтири и часослову. Может быть, перед нами один из диктантов, еще один шаг Онфима в овладении грамотой после уже усвоенных упражнений в письме по складам. Как установил Н. А. Мещерский, в грамоте опознаются изуродованные фразы из следованной Псалтири - книги, по которой учились грамоте многие поколения наших предков.
Грамота № 208 - крохотный обрывок бересты с немногими буквами. Почерк снова выдает Онфима.
В грамоте № 210, также изорванной, изображены люди и около них остатки надписей, не поддающихся истолкованию. И, наконец, ещё пять берестяных листов нельзя причислять к грамотам. На них нет ни одной буквы, поэтому они не включены в общую нумерацию исписанной бересты. Это рисунки Онфима. На одном неимоверно длинная лошадь, на ней сидят сразу два всадника. Наверное, отец не раз сажал Онфима сзади себя на коня. Рядом, в отдалении, еще один всадник, поменьше. Другой рисунок - батальная сцена. Скачут три всадника с колчанами на боках. Летят стрелы. Под копытами коней лежат поверженные враги. На третьем рисунке снова всадник. На четвертом - два человека, один из них со страшной рожей, с вытаращенными глазами, широкими плечами и крохотными ручками, похожий на какое-то кошмарное видение. На пятом рисунке два воина в шлемах, изображенных в полном соответствии с археологически известными шлемами XIII века.
Итак, мы познакомились с мальчиком Онфимом. Сколько ему лет? Точно установить этого нельзя, но, вероятно, около шести-семи. Он еще не умеет считать, и его не учили цифрам. Самый рисунок, пожалуй, указывает на тот же возраст. Эти наблюдения подтверждаются и некоторыми письменными свидетельствами, сохранившимися в известных ранее источниках. В житиях святых, составленных в средние века, рассказ об обучении грамоте «на седьмом году» превратился даже в своего рода шаблон. Тот же возраст называют и рассказы о времени обучения русских царевичей. Алексей Михайлович получил в подарок от своего деда патриарха Филарета азбуку, когда ему было четыре года. В пять лет он уже бойко читал часослов. Когда Федору Алексеевичу было шесть лет, его учитель получил награду за успехи в обучении царевича, а Петр I читал даже в четыре года. Это сведения XVII века. От более раннего времени сохранилось достоверное свидетельство об обучении в Новгороде в 1341 году грамоте тверского княжича Михаила Александровича, которому тогда было около восьми лет. Теперь же мы получили свидетельства еще более ранние.
Находки берестяных азбук продолжались и в следующие годы в других районах Новгорода. Обрывок азбуки конца XIII века обнаружен в 1967 году в Лубяницком раскопе на Торговой стороне Новгорода. В 1970 году тоже на Торговой стороне обрывок азбуки первой половины XIII века оказался в числе грамот раскопа на древней Михайловой улице. В 1969 году, когда новый раскоп был заложен на Софийской стороне, неподалёку от Неревского, в нем удалось найти берестяную азбуку начала XII века. В 1979 году в Нутном раскопе на Торговой стороне азбука первой четверти XV века была написана на странице складывающегося пополам берестяного листа, то есть как бы маленькой книжечки. В 1984 году на Троицком раскопе была обнаружена грамота № 623 второй половины XIV века - упражнения в слоговом письме.
Однако самой значительной находкой в этом ряду оказалась обнаруженная на том же Нутном раскопе в 1981 году грамота № 591. Она найдена в напластованиях 30-х годов XI века и на сегодняшний день является самым древним берестяным документом в новгородской коллекции. Весьма символичным представляется то обстоятельство, что древнейшая берестяная грамота оказалась азбукой. Писавший её, несомненно, ошибся, пропустив после буквы «з» три буквы «и», «i», «к» и поменял местами «л» и «м». По-видимому, писавший называл про себя буквы и, изобразив «з», то есть «землю», машинально написал вслед за ней те согласные, которые следовали за «з» в этом слове. Нечто подобное можно наблюдать в характерной ошибке писца, записавшего в конце XI века азбуку на полях богослужебной книге. Там буква «п» передана как «по» - вместо буквы писец начал было писать слово «покой» - название этой буквы.
В остальном азбука отличается закономерной последовательностью знаков, но состоит она не из 43 букв, а только из 32 (учитываю случайно пропущенные «и», «i», «к»). Отсутствуют буквы «щ», «ы», «ь», «ю», йотованные «а», «е», «я», «кси», «пси», «фита», «омега». Является ли отсутствие этих букв результатом недостаточного знания писавшим азбуки в её заключительном разделе? Или нужно искать иные причины её очевидной неполноты?
Отмечу прежде всего, что недостающие буквы все без исключения находят себе допустимые замены в тех буквах, какие в грамоте № 591 имеются. «Щ» может быть передано сочетанием «шт», из которого оно, собственно, и возникло; «ы» - соединением «ъi» или «ъи»; «ю» находит соответствие в «йотованном юсе большом», «йотованное а» - в «юсе малом», «кси» - в сочетании «кс», «пси» - в сочетании «пс», «фита» - в «ф», «омега» в «о». Отсутствие «ь» в азбуке не фатально: хорошо известны в ранних славянских письменных памятниках так называемые одноеровые тексты, где «ъ» выполняет и свою роль, и роль «ь». К их числу в новгородских находках относятся несколько грамот XI века и рубежа XI–XII веков.
Среди новгородских азбук грамота № 460, относящаяся к XII веку, имеет подобную, хотя и в меньшем объёме, неполноту. А обнаруженная на стене киевского Софийского собора процарапанная славянская азбука XI века содержит 27 букв, расположенных в строгом соответствии порядку знаков греческого алфавита. Она несколько отличается от азбуки нашей грамоты № 591, но в ней также нет йотованных букв, а также «щ», «ы», «ь», «ю».
Из приведённых сопоставлений следуют два существенных вывода. Во-первых, на протяжении первых столетий употребления кириллицы на Руси существовали две ступени обучения грамоте. Первую составляло обучение облегчённому, бытовому письму, отражённому и грамотой № 591, и киевским граффити. Вторая ступень требовала полного знания азбуки и предназначалась профессиональным переписчикам книг. Во-вторых, - об этом свидетельствует киевская азбука, - основу кириллицы составлял греческий алфавит, лишь постепенно пополнявшийся специфически славянскими буквами. Сначала в её состав были включены такие буквы, как «б», «ж», и лишь на каком-то дальнейшем этапе «щ», «ь», «ы», «юс» и йотованные. Нет поэтому оснований приписывать изобретение кириллицы святым Кириллу и Мефодию. Ими, скорее, была изобретена глаголица, или же греческий алфавит пополнен несколькими самыми необходимыми славянскими буквами.
Однако вернемся к Неревскому раскопу. На следующий год после того, как мы познакомились с Онфимом, в 1957 году были найдены и первые ученические упражнения в цифровом письме. Нужно сказать, что цифры в древней Руси не отличались от обычных букв. Цифру 1 изображали буквой «а», цифру 2 - буквой «в», 3 - буквой «г» и так далее. Чтобы отличить цифры от букв, их снабжали особыми значками - «титлами» - чёрточками над основным знаком, но так делали не всегда. Некоторые буквы в качестве цифр не использовались, например «б», «ж», «ш», «щ», «ъ», «ь». И порядок цифр несколько отличался от порядка букв в азбуке. Поэтому, когда мы видим, например, такую запись: «АВГДЕЗ», мы из-за того, что пропущены буквы «б» и «ж», знаем, что это цифры, а не начало азбуки. Именно с такой записью экспедиция встретилась в грамоте № 287, а в 1960 году в грамоте № 376, а в 1995 году - в № 759. Кстати, обе последние записи сделаны также на донышках отслуживших свой срок берестяных туесов. Маленьких новгородцев не особенно баловали, для их школьных упражнений годилась любая береста. В этих грамотах было лишь по нескольку цифр. А в грамоте № 342, найденной в 1958 году в слоях XIV века, воспроизведена вся система существовавших тогда цифр. Сначала идут единицы, затем десятки, сотни, тысячи и, наконец, десятки тысяч вплоть до обведенной кружком буквы «д». Так изображалось число 40 000. Конец грамоты оборван.
Со временем наверняка будут найдены и упражнения маленьких школяров в арифметике. Впрочем, не исключено, что одно такое упражнение уже найдено. В 1987 году на Троицком раскопе в слое второй половины XII века была обнаружена грамота № 686 с таким текстом: «Без довоу тридесяте ко стоу во простемо. А въ дроугемо 100 бе щетыре». «Без двух тридцать» означает 28. «28 к сту» - 128. «Сто без четырех» - 96. Перевести запись и понять её смысл возможно так: «128 в простом, а в другом 98». Указанные в грамоте числа относятся одно к другому как 4:3 (128:96). Документ производит впечатление ответа на некую ученическую задачу по арифметике, в которой, например, в простом случае (8 + 8) × 8 результатом будет 128, а в другом, более сложном, (8 + 8/2) × 8, результатом будет 96. Другой вариант: 2 × 2 × 2 × 2 × 2 × 2 × 2 = 128; 3 × 2 × 2 × 2 × 2 × 2 = 96.
Как бы то ни было, уже сейчас, убедившись, что методы обучения грамоте в древнем Новгороде были в общем такими же, как и в XVI–XVII веках, мы гораздо яснее представили себе способ, при помощи которого грамотность в Новгороде сделала поразительные успехи в эпоху, в которой прежние исследователи видели только дикость и невежество.
Еще одна берестяная грамота ценна тем, что, воскрешая крохотный эпизод XIV века, перебрасывает мостик от обычаев и шуток школяров времени Ивана Калиты к обычаям и шуткам школяров современников Гоголя и Помяловского. В 1952 году на Неревском раскопе была обнаружена грамота № 46, сначала поставившая всех в тупик. В этой грамоте нацарапаны две строки, правые концы которых не сохранились. В первой строке следующий текст: «Нвжпсндмкзатсцт...». Во второй - не менее содержательная надпись: «ееяиаеуааахоеиа...».
Что это? Шифр? Или бессмысленный набор букв? Не то и не другое. Напишите эти две строки одну под другой, как они написаны в грамоте:
Н В Ж П С Н Д М К З А Т С Ц Т...
Е Е Я И А Е У А А А Х О Е И А...
И читайте теперь по вертикали, сначала первую букву первой строки, потом первую букву второй строки, затем вторую букву первой строки и вторую букву второй строки и так до конца. Получится связная, хотя и оборванная фраза: «Невежя писа, недума каза, а хто се цита...» - «Незнающий написал, недумающий показал, а кто это читает...». Хотя конца и нет, ясно, что «того, кто это читает», крепко обругали.
Не правда ли, это напоминает известную школярскую шутку: «Кто писал, не знаю, а я, дурак, читаю»? Представляете себе этого недоросля, который придумывал, как бы ему позамысловатее разыграть приятеля, сидящего рядом с ним на школьной скамье?
Кстати, приведённый способ шифровки зафиксирован не только этой школярской шуткой. В церкви Симеона Богоприимца Зверина монастыря Новгорода тем же способом на стене в конце XV века записана фраза «Блажень мужь»:
б а е ь у ь
л ж н м ж
Чтобы закончить рассказ о том, как средневековые новгородцы обучались грамоте, нужно разобраться еще в одном интересном вопросе. Каждому человеку хорошо известно, как много бумаги требует обучение грамоте, как много каждый школьник пишет упражнений, выбрасывает испорченных листков. Вероятно, и в древности, чтобы научить малыша читать и писать, нужно было истребить массу писчего материала, который незачем было хранить. Грамоты Онфима лишний раз убедили нас в этом. Они написаны самое большее за несколько дней. А таких дней, из которых составлялись годы школьного учения, было очень много. Почему же среди берестяных грамот ученические упражнения встречаются сравнительно редко?
Ответ на этот вопрос был получен во время раскопок на Дмитриевской улице. Там в разное время и в разных слоях экспедиция нашла несколько дощечек, отчасти напоминающих крышку пенала. Одна из поверхностей таких дощечек, как правило, украшена резным орнаментом, а другая углублена и имеет бортик по краям, а по всему донышку образовавшейся таким образом выемки - насечку из штриховых линий. Каждая дощечка имеет на краях по три отверстия. Ей соответствовала такая же парная дощечка, и при помощи дырочек они связывались друг с другом орнаментированными поверхностями наружу. Иногда комплект состоял из большего числа дощечек.
На одной из дощечек, найденной в 1954 году в слое первой половины XIV века, вместо орнамента тщательно вырезана азбука от «а» до «я», и эта находка дала нужное толкование всей группе загадочных предметов. Они употреблялись для обучения грамоте. Выемка на них заливалась воском, и маленькие новгородцы писали свои упражнения не на бересте, а на воске, подобно тому, как сейчас при обучении применяется школьная доска.
Стало понятным и назначение лопаточки, почти обязательной на конце многочисленных писал, найденных при раскопках. Этой лопаточкой заглаживалось написанное на воске. Такая лопаточка находится в дальнем родстве с губкой, которой каждый из нас много раз стирал написанное мелом на школьной доске. Азбука, помещенная на поверхности одной из дощечек, служила пособием. На неё ученик смотрел, списывая буквы. На одной цере, найденной в последние годы, буквы «б», «ж», «к», «п», «ш», «е», «ю» вырезаны на её грани. Это значит, что комплект состоял из пяти дощечек:
а б в г д
е ж s з и
i к л м н
и т. д.
И снова аналогия с современными пособиями, - например, с таблицей умножения, которую печатают на обложках школьных тетрадей.
Ну, а если, обучаясь письму, маленькие новгородцы прибегали в основном к воску, то и редкость школьных упражнений на бересте не должна нас удивлять.
Понятным становится также, почему Онфим, уже умея писать, снова и снова выписывает на бересте азбуку и склады. Письмо на бересте было не первым, а вторым этапом обучения. Переход от воска к бересте требовал более сильного нажима, уверенной руки. И, научившись выводить буквы на мягком воске, нужно было снова учиться технике письма на менее податливой березовой коре.
Закончить эту главу хочется упоминанием найденной в 1987 году на Троицком раскопе берестяной грамоты № 687 второй половины XIV века. На обрывке письма, утратившего и первые и последние стоки, читается: «...вологоу соби коупи, а дитьмо порти... ...даi грамоти оуцити. А кони...». Цитированный текст ясно показывает, что обучение грамоте было нормальной частью воспитания детей даже в семьях рядовых горожан, к числу которых мы должны отнести автора этого письма, отразившего заурядность прочих его домашних забот. Очевидно, что это письмо жене мужа, находящегося где-то в отъезде. Распоряжение отдать детей учить грамоте поставлено как вполне ординарное дело в один ряд с заботами о покупке масла («волги»), детской одежды и какими-то указаниями, касающимися содержания коней.
Валентин Лаврентьевич Янин
Родился 6 февраля 1929 г. в г. Кирове (Вятка). Окончил кафедру археологии исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова в 1951 г. Академик РАН, профессор МГУ, лауреат Ломоносовской (МГУ), Государственных (дважды), Ленинской, Демидовской премий. Библиография его научных, научно-популярных работ (книг, статей) насчитывает свыше 600 наименований. Среди них важнейшие исследования по истории Новгорода и Древней Руси: «Актовые печати Древней Руси Х–XV» в трех томах (1970, 1998 гг.), «Новгородские посадники» (1962 г.), «Новгородские акты XII–XV вв.» (1991), «Новгородская феодальная вотчина: Историко-генеалогическое исследование» (1981), «Я послал тебе бересту…» (3 издания - 1965, 1975, 1998), публикации берестяных грамот (совместно с А. В. Арциховским, А. А. Зализняком) в серии «Новгородские грамоты на бересте» (1978, 1986, 1993 гг.), Основные направления научной деятельности: история и археология Новгорода, нумизматика и сфрагистика, источниковедение и генеалогия, историческая география, эпиграфика, монументальное и прикладное искусство, музыковедение.
Янин рассказывает Владимиру Путину о самых интересных находках археологов (фото пресс-службы президента)
Валентин Лаврентьевич Янин
«Я послал тебе бересту»
ThankYou.ru: Валентин Лаврентьевич Янин «Я послал тебе бересту»
Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Благодарю», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!
Посвящается светлой памяти Ивана Георгиевича Петровского, неизменному вниманию которого Новгородская экспедиция обязана многими успехами
Рецензенты: доктор исторических наук Б. А. Колчин, кандидат исторических наук М. X. Алешковский.
Предисловие
В этой книге рассказывается об одном из самых замечательных археологических открытий XX века - находке советскими археологами новгородских берестяных грамот.
Первые десять грамот на березовой коре были обнаружены экспедицией профессора Артемия Владимировича Арциховского в 1951 году. С тех пор прошло двадцать четыре года, и каждому из этих лет, наполненных активными и волнующими поисками новых грамот, сопутствовал неизменный успех. В иные годы археологи привозили из Новгорода в своем экспедиционном багаже до шестидесяти - семидесяти новых берестяных писем. Сейчас, в январе 1975 года, когда пишутся эти строки, коллекция новгородских грамот на бересте включает пятьсот двадцать один документ.
За двадцать четыре года образовалась целая библиотека книг и статей, посвященных берестяным грамотам. Ее основу составляет подробное, многотомное (вышло уже шесть томов) издание грамот, осуществляемое А. В. Арциховским. Находка берестяных грамот вызвала отклик ученых разных специальностей - историков и языковедов, литературоведов и экономистов, географов и юристов. И в написанных этими учеными книгах и статьях на десятках языков открытие берестяных грамот названо сенсационным.
В самом деле, эта находка имела все основания для сенсации. Она открывала почти безграничные возможности познания прошлого в тех отделах исторической науки, где поиски новых видов источников признавались безнадежными.
Издавна историки, занимающиеся исследованием средневековья, завидуют историкам новейшего времени. Круг источников, находящихся в распоряжении исследователя, например проблем истории XIX века, многообразен и практически неисчерпаем. Официальные государственные акты и мемуары, статистические сборники и газеты, деловая переписка и частные письма, произведения художественной литературы и публицистики, картины и здания, этнографические описания и целый мир дошедших до наших дней предметов материальной культуры - этот обширный комплекс свидетельств способен дать ответ на любой вопрос, возникающий перед исследователем.
И львиная доля свидетельств принадлежит здесь слову. Слову - рукописному и напечатанному, размноженному в тысячах экземпляров, стоящему на полках библиотек и архивов. Чем ближе к нашим дням, тем разнообразнее состав исторических источников. Когда в 1877 году поставленная под острие телефонной диафрагмы с припаянной к ней иглой телеграфная лента сказала голосом Эдисона «алло, алло», к слову написанному добавилось слово звучащее, а с изобретением звукового кино движение истории стала фиксировать и говорящая кинолента. Источников по истории новейшего времени так много, что исследователи, каждый из которых не в состоянии познакомиться с ними в полном объеме, ищут способов делать правильные выводы по сравнительно небольшим группам документов или же прибегают к помощи счетно-решающих устройств, постепенно накапливая и классифицируя в них нужную информацию.
Иначе обстоит дело с источниками, позволяющими заглянуть в отдаленные века нашего прошлого. Здесь чем дальше в глубь столетий, тем меньше письменных свидетельств. Историк, работающий над проблемами русской истории XII–XIV веков, располагает лишь летописями, сохранившимися, как правило, в поздних списках, очень немногими счастливо уцелевшими официальными актами, памятниками законодательства, редчайшими произведениями художественной литературы и каноническими церковными книгами. Собранные вместе, эти письменные источники составят ничтожную долю процента от количества письменных источников XIX века. Еще меньше письменных свидетельств уцелело от X и XI веков. Малочисленность древнерусских письменных источников - результат одного из страшнейших в деревянной Руси бедствий - частых пожаров, во время которых не однажды выгорали целые города со всеми их богатствами, в том числе и книгами.
Однако историку средневековья приходится постоянно преодолевать не только трудности, связанные с малочисленностью источников. Эти источники, кроме того, отражают прошлое односторонне. Летописцы совершенно не интересовались многими вещами, волнующими современных историков. Они отмечали лишь те события, которые были для них необычными, не замечая привычной глазу и уху бытовой обстановки, с детства окружавшей их. Медленно развивавшиеся исторические процессы, хорошо видимые только с большого расстояния, проходили мимо их внимания. Зачем записывать то, что известно каждому? Зачем останавливать внимание читателей - на том, что знает уже не только он, но знали его отец и деды? Иное дело - война, смерть князя, выборы епископа, постройка новой церкви, неурожай, наводнение, эпидемия или солнечное затмение.
То же самое касается и официальных актов. Вот пример. Многие столетия Новгород заключал договор с каждым приглашаемым на его престол князем. Князь целовал крест городу в том, что будет свято соблюдать существующий порядок взаимоотношений между собой и боярской властью. Но послушайте, как звучит формула этой присяги: «На сем ти, княже, хрест целовати к всему Новугороду, на чем целовали первой князи, и дед твой, и отец твой. Новгород ти держати по пошлине, како держал дед твой, и отец твой». «Пошлиной» здесь называется традиционный порядок (как «пошло» с давних пор). И князю и новгородцам этот порядок был хорошо известен. Его не считали нужным снова и снова излагать в договоре.
Между тем для современного историка важнее всего реконструкция именно той картины, которая каждый день открывалась взору средневекового человека. Его интересует, как жили и о чем думали много веков тому назад люди, принадлежавшие к разным классам и сословиям. Каковы были источники их существования? Какие исторические процессы воздействовали на них? Какими были их взаимоотношения? Чем они питались? Как одевались? К чему стремились?
При попытке ответить на эти вопросы кое-что удавалось сделать с помощью скрупулезного анализа тех немногочисленных крупиц, которые были рассыпаны по страницам древних рукописей. Однако чаще всего решение проблемы повисало в воздухе из-за недостатка письменных свидетельств. Существовали ли какие-нибудь способы расширить круг письменных источников по истории средневековой Руси? Еще лет пятьдесят тому назад на такой вопрос ответили бы отрицательно.
Потом за дело взялись археологи. Они расчистили остатки древних жилищ, собрали обломки посуды, изучили остатки древней пищи, узнали, какими приемами пользовались наши предки при изготовлении оружия и орудий труда, украшений и утвари. Они восстановили в деталях окружавшую средневекового человека обстановку, чтобы для нас яснее стал он сам, подобно тому, как если бы мы зашли в незнакомый дом и, не застав в нем хозяина, составили представление о нем по его вещам.
Археологические раскопки во многом дополнили летопись, прояснили фон летописного рассказа. Но возможности археологии не беспредельны, и раскопки не оживили человека, не заставили зазвучать его голос, хотя сделали наши представления о нем более правильными. По-прежнему остается справедливой мысль поэта: «Молчат гробницы, мумии и кости, - лишь слову жизнь дана: из древней тьмы, на мировом погосте, звучат лишь Письмена».
Поэтому эффект находки берестяных грамот был потрясающим. Одна за другой из земли извлекались грамоты, в которых люди, умершие пятьсот, шестьсот, семьсот, восемьсот и девятьсот лет тому назад, писали о своих повседневных заботах, в каждой строке фиксируя то, что никогда не попадало ни в летописи, ни в акты, ни в церковные книги. И самое важное заключалось в том, что это были не случайные, редкостные находки, а категория массовых вещей, исчисляемых при раскопках десятками и сотнями. Архив ценнейших исторических сведений, записанных самими средневековыми людьми, оказался лежащим под ногами современных людей, под асфальтом и газонами ныне существующего большого города.
Публикуя первые десять грамот, А. В. Арциховский писал: «Чем больше будут раскопки, тем больше они дадут драгоценных свитков березовой коры, которые, смею думать, станут такими же источниками для истории Новгорода Великого, какими для истории эллинистического и римского Египта являются папирусы». Сейчас, когда число берестяных грамот достигло пяти сотен, особенно хорошо можно оценить эти слова.
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Я послал тебе бересту
Валентин Лаврентьевич Янин
Посвящается светлой памяти
Ивана Георгиевича Петровского,
неизменному вниманию которого Новгородская экспедиция обязана многими успехами
В этой книге рассказывается об одном из самых замечательных археологических открытий XX века – находке советскими археологами новгородских берестяных грамот.
Первые десять грамот на березовой коре были обнаружены экспедицией профессора Артемия Владимировича Арциховского в 1951 году. С тех пор прошло двадцать четыре года, и каждому из этих лет, наполненных активными и волнующими поисками новых грамот, сопутствовал неизменный успех. В иные годы археологи привозили из Новгорода в своем экспедиционном багаже до шестидесяти-семидесяти новых берестяных писем. Сейчас, в январе 1975 года, когда пишутся эти строки, коллекция новгородских грамот на бересте включает пятьсот двадцать один документ.
За двадцать четыре года образовалась целая библиотека книг и статей, посвященных берестяным грамотам. Ее основу составляет подробное, многотомное (вышло уже шесть томов) издание грамот, осуществляемое А. В. Арциховским. Находка берестяных грамот вызвала отклик ученых разных специальностей – историков и языковедов, литературоведов и экономистов, географов и юристов. И в написанных этими учеными книгах и статьях на десятках языков открытие берестяных грамот названо сенсационным.
Новгород, Дмитриевская улица, раскопки...
Я послал тебе бересту, написав
Устами младенца
Послали карелы на Каяно море...
Еще карельские грамоты
Два посадника
В поисках посадничьих грамот
Бьют челом крестьяне господину своему...
Письма Онцифора
Адресат живет в другом конце города
Два Максима или один?
А ты, Репех, слушайся Домны!
Совсем короткий рассказ о незадачливом детине
Бесконечное разнообразие текстов
Самые древние грамоты
Семь лет спустя
Усадьба Феликса
И книжка с картинками
Немного о торговле
На усадьбе судьи
Бересту можно найти везде
Раскопки продолжаются
Новгород, Дмитриевская улица, раскопки...
В течение двенадцати лет почтовым адресом Новгородской экспедиции Академии наук СССР и Московского университета было: «Новгород, Дмитриевская улица, археологические раскопки...». Сейчас это место легко найти. Большой квартал, ограниченный улицами Дмитриевской, Садовой, Тихвинской (ныне ул. Комарова) и Декабристов, застроен новыми многоэтажными домами. Издалека видно стоящее на углу Садовой и Дмитриевской здание универсального магазина. Начинаясь почти от самого места раскопок, над Волховом повис мощный стальной мост.
А в 1951 году, когда археологи размечали сетку будущего раскопа, здесь был пустырь, заросший бузиной и лопухами. Из бурьяна торчали ржавые обрывки искореженной арматуры, трава кое-где пробивалась сквозь сплошные развалы кирпичной щебенки, которая покрывала пустырь, оставленный фашистскими факельщиками на месте цветущего города. Шел седьмой послевоенный год. Новгород с трудом поднимался из руин, разравнивая и застраивая пожарища. Но уже видны были контуры будущего города. Росли не только новые здания, но и темпы нового строительства. Нужно было спешить и археологам, чтобы до прихода строителей успеть взять от древнего города все, что может уничтожить Новгород современный. Так и повелось: экспедиция разбивала новые раскопы, а на старых, полностью исчерпанных археологами, уже поднимались дома.
Разумеется, когда мы забивали первые колышки, размечая раскоп, никто из нас не думал, что с этим раскопом будут связаны двенадцать лет жизни и работы, что небольшой участок, который было решено здесь раскопать, раздвинет свои стены на всю площадь квартала. Правда, каждый-из нас был уверен, что великие открытия ожидают нас именно здесь, на этом пустыре. Без такой уверенности не стоит начинать экспедицию, потому что только энтузиазм рождает успех.
Как выбирается место для раскопок? Известно ли заранее, что будет найдено на новом месте? Конечно, никто не может до раскопок сказать, какие именно здесь откроются шедевры искусства или невиданные древние предметы. Археологии всегда свойствен азарт. Но из этого не следует, что археологи приходят-на новое место с завязанными глазами, испытывая лишь свою удачливость. У каждой экспедиции имеется научная задача, одним из важнейших условий для решения которой бывает правильный, всесторонне обоснованный выбор места раскопок. Главной задачей Новгородской экспедиции в 1951 году было изучение типичного для средневекового Новгорода жилого района. Археологам предстояло изучить городскую усадьбу, установить ее планировку, назначение различных типов построек, проследить историю усадьбы на протяжении возможно длительного времени. Кроме того, необходимо было собрать коллекцию характерных для новгородского слоя древних вещей и установить по возможности точные даты этих типичных предметов, чтобы в дальнейшем с их помощью датировать слои в будущих раскопках.
До начала раскопок было хорошо известно, что планировка средневекового Новгорода существенно отличалась от современной. Нынешняя прямоугольная сетка улиц была заведена только во второй половине XVIII века при Екатерине II, когда многие русские города перекраивались на петербургский манер. Наш квартал и ограничивающие его улицы Дмитриевская, Садовая, Тихвинская и Декабристов возникли около двухсот лет тому назад. Сохранились в небольшом количестве планы Новгорода середины XVIII века, снятые еще до перепланировки. На них старые, уже не существующие улицы носили те названия, которые постоянно встречаются в древних летописях при описании средневековых событий. Квартал, расположенный на углу Садовой и Дмитриевской улиц, на этих планах прорезала с севера на юг одна из крупнейших улиц древнего Новгорода – Великая, а с востока на запад в пределах того же участка Великую пересекали две средневековые улицы – Холопья и Козмодемьянская.
Перепланировка города в XVIII веке оказалась делом благодатным для современных археологов. И сейчас и в древности жилые постройки тяготеют к красным линиям улиц, а в некотором удалении от улиц располагаются дворы. Следовательно, чем ближе к уличной мостовой, тем больше в земле остатков домов и наполнявшей их утвари. В древности дома были чаще всего деревянными и их фундаменты не отличались мощностью. Поэтому строительство нового дома почти не затрагивало лежащих ниже древних остатков. Когда в XVIII-XIX веках началось массовое строительство городских кирпичных домов, то для их капитальных оснований и подвалов рыли глубокие котлованы, уничтожая древние напластования порой на значительную глубину. Новые долговечные здания, если даже под ними и сохранялись остатки древних построек, надолго делали их недоступными для изучения. Но в XVIII веке новые улицы прошли по другим участкам, они чаще всего легли на места древних дворов и пустырей, а скопления древностей, наиболее интересные для археологии, оказались на территории новых дворов, где угроза их разрушения стала минимальной.
х /Раскоп, разбитый в 1951 году, был назван Неревоким. С таким име-ней он и приобрел свою славу. Для жителя современного Новгорода наименование «Неревский» ничего не скажет. Но в средние века оно бы точно обозначило район, где были начаты эти археологические работы. Новгород в средние века делился на пять концов – самоуправляющихся поселков, которые в своей совокупности и образовывали федерацию, известную всей Европе под названием «Новгород». Каждый из этих поселков был как бы «государством в государстве». Решая совместно важнейшие вопросы государственного управления, пять новгородских концов постоянно враждовали друг с другом, часто выступая один против другого с оружием в руках, заключая временные политические союзы, объединяясь и снова ссорясь. Концы назывались Плотницким, Славен-ским, Людиным, Загородским и Неревским. На территории древнего Неревского конца некогда и были расположены Великая, Холопья и Козмодемьянская улицы.
Избранный для раскопок участок находился в 250 метрах от новгородского Кремля. В непосредственной близости к нему располагались по крайней мере шесть древних церквей. Сейчас их нет, но они существовали еще в XVIII веке и обозначены на планах того времени. Возле одной из этих церквей, согласно летописному рассказу, в древности собиралось вече Неревского конца.
Таким образом, приступая к работам на Дмитриевской улице, экспедиция имела представление о том, что было здесь в средние века. Привлекала нас и мощность культурного слоя, достигавшего на углу Дмитриевской и Садовой улиц толщины в семь с половиной метров.
Что такое культурный слой?
Представьте, что вы стоите на краю гигантского Неревского раскопа, работы в котором ведутся на уровне напластований XI века. Нужно, правда, оговориться, что.никто из участников экспедиции не мог никогда увидеть этого раскопа в полном объеме. Работы велись поочередно на отдельных участках двенадцать лет. Но теперь, завершив их, мы можем мысленно вообразить всю открывшуюся картину.
Общая площадь раскопа достигает гектара – десяти тысяч квадратных метров. Раскоп, имея сложную форму, тянется с севера на юг 150 метров, а с запада на восток ПО метров. С севера на юг, образуя плавный изгиб, раскоп пересекают мощные мостовые Великой улицы. Мы можем совершить по ней прогулку. Если мы будем двигаться с юга на север, то через тридцать метров выйдем на перекресток с такой же мощенной сосновыми плахами Козмодемьянской улицей, а еще через сорок метров Великую пересекут мостовые Холопьей улицы. Задумав прогуляться по всем трем открывшимся в раскопе улицам, мы к моменту возвращения проделаем путь в полкилометра, потому что общая протяженность мостовых, относящихся к одному и тому же времени, составляет в раскопе 250 метров. Путешествуя по древним улицам, мы видели по сторонам остатки деревянных домов, сохранившиеся на высоту одного-трех венцов, усадебные частоколы, уцелевшие в своей нижней части, остатки ворот, ведущих во дворы восьми усадеб. Сходя с мостовой, мы ставили ногу на пласты щепы XI века, а вернувшись с прогулки, можем отряхнуть со своей обуви золу девятьсотлетней давности. Я не отметил только одного обстоятельства: чтобы проделать эту прогулку, нам нужно было спуститься вниз на шестысемь метров.
Все эти мостовые и остатки срубов, стоя на краю раскопа, мы видели как бы с высоты птичьего полета. И вот здесь самое время ответить на вопрос, который каждому археологу был задан на раскопках по меньшей мере несколько сот раз: «А как же все это ушло под землю?»
Да никак1 Ни одно из виденных нами бревен не уходило под землю. Напротив, земля наросла на них. Одним из важных для археологии свойств человеческой жизнедеятельности является обязательное образование культурного слоя везде, где человек живет более или менее продолжительное время.
Человек приходит поселиться на новом месте, где до него ни одна нога не ступала. Он строит дом, обтесывая бревна и бросая на землю щепки. Он топит печь и, выгребая из нее золу, выбрасывает ее рядом с домом. Он ест мясо и швыряет себе под ноги кости. Он разбил горшок и черепки втоптал в грязь. Он потерял монету. У него прохудился сапог, и за порог полетела рваная подметка. Потом у него сгорел дом. Человек разровнял пожарище, оставив в земле обгорелые бревна нижних венцов, привез песку, чтобы присыпать золу и головешки, и построил новый дом, снова оставив вокруг.него слой свежепахмущих щепок. В древности не вывозили на поля навоз, и он оставался лежать под пожарищами хлевов. Так из года в год медленно, но непрерывно происходит образование культурного слоя на местах человеческих поселений. Археологи шутят, говоря, что чем некультурнее человек, тем толще оставленный им культурный слой.
Однако в действительности мощность этого слоя зависит от двух обстоятельств – от интенсивности человеческой жизнедеятельности и от степени сохранности в почве органических веществ. Именно органические вещества – дерево, кость, кожа, остатки пищи, одежды – составляют главную часть отходов человеческого существования. Там, где они не сохраняются, культурный слой, как правило, тонок, хотя бы поселение существовало длительное время."(Б, Новгороде органические вещества сохраняются хорошо, поэтому культурный слой толст. Но не везде степень.сохранности «органики»-..там. одинакова. На Неревском конце эта сохранность идеальна. Бревна восьмисотлетней давности, извлеченные из культурного слоя, можно и сейчас использовать для временных построек, а по древним уличным настилам свободно могла бы пройти, не повредив их, грузовая автомашина.
Не подвергаясь гниению, культурный слой на Неревском конце рос в средние века на один сантиметр в год. За пятьсот пятьдесят лет, с середины X века до конца XV века, он вырос здесь на пять с половиной метров, а за следующие четыреста лет еще на два метра. Причиной прекрасной сохранности «органики» является повышенная влажность нижних сло&в новгородской почвы. Эта влажность предохраняет попавшие в землю органические вещества от доступа воздуха. А без воздуха процессов гниения не происходит, поскольку отсутствуют условия для существования микроорганизмов, .вызывающих разрушение органических веществ.
Внимательный читатель, несомненно, спросит, почему же в позднейшее время новгородский культурный слой рос вдвое медленнее. В самом деле, слои XVI-XX веков в Новгороде не отличаются особой мощностью. Отвечая на этот вопрос, нужно назвать две.главные причины. С XVI века на долгий срок упало значение Новгорода, его население уменьшилось, а жизнь горожан стала менее деятельной. Однако важнее другое обстоятельство. Новгород почти на всей его площади подстилают материковые слои плотной водонепроницаемой глины. Поэтому влага талых снегов и дождей до отказа насыщала его почву. Только зимой и жарким летом в нем было сухо. Но вот в XVII или XVIII веке новгородцы потеряли терпение. Они соорудили разветвленную систему деревянных водоотводов:– дренажей, которая на некоторых участках функционирует и до сегодняшнего дня. Дренажи осушили верхние слои, отводя из них воду в Волхов. В эти слои открылся доступ воздуху и вместе с ним микроорганизмам. Верхние слои продолжали откладываться достаточно интенсивно, но так же интенсивно в них разрушались все органические вещества.
Итак, до XVII века в Новгороде было очень сыро. Вообразите себе, сколько"эта особенность доставляла хлопот и расходов новгородцам, вынужденным, например, излишне часто мостить улицы. Уличные мостовые сооружались из толстых, до 25-30 сантиметров в сечении, сосновых плах, доставляемых в город за десятки километров, и постоянно поддерживались в чистоте. Мостовую настилали так, чтобы она несколько возвышалась над прилегающими участками. Но проходило двадцать – двадцать пять лет, культурный слой по сторонам мостовой нарастал на 20-25 сантиметров, и грязь в распутицу начинала переползать на мостовую, заливая ее. Нужно было делать новый настил, хотя старый мог бы служить еще не один десяток лет. Новую мостовую устилали прямо на старую. И так за 550 лет образования древнейшего культурного слоя с середины X века до конца XV века здесь, на Великой и соседних улицах, легли один на другой двадцать восемь ярусов мостовых – гигантская поленница из идеально сохранившихся сосновых настилов. И если подсчитать, то окажется, что за двенадцать лет раскопок расчищено было не 250 метров уличных мостовых, а 250 метров, умноженных на 28. Семь километров уличных настилов древнего Новгорода – вот результат этого умножения!
Семь километров уличных настилов. Остатки 1100 деревянных построек. Семьдесят тысяч кубометров культурного слоя, накопившегося за тысячу лет. И все на одном гектаре древнего города.
И.несколько десятков тысяч древних вещей – деревянных и железных, кожаных и костяных, каменных и стеклянных, медных и свинцовых... Между толщиной культурного слоя и количеством находок, таким образом, существует прямая зависимость.
Еще одно важное обстоятельство во многом определило выбор места для раскопок в 1951 году. Вдоль Дмитриевской улицы тогда была выкопана глубокая канава для укладки водопроводных труб. Эта траншея прорезала поленницу настилов древней Холопьей улицы, которая в 1948 году неподалеку была также задета небольшим раскопом Новгородского музея. Поэтому еще до начала работ мы имели возможность уточнить не очень тщательные планы XVIII века и знали абсолютно точно, на каких именно участках под землей залегают мостовые этой улицы. Знать это было важно не только потому, что экспедиция с самого начала получала основание точно ориентироваться «а плане древнего города, но и еще по одной причине.
Экспедиции предстояло не только добыть из земли тысячи древних предметов, но и. разобраться в их взаимосвязи. Расчистить остатки древнего жилища – это только небольшая часть дела. Нужно еще точно определить время существования этого жилища, выяснить, какие из найденных около него древних вещей происходят из него, а какие не имеют к нему прямого отношения, установить, какие из древних построек одновременны нашему жилищу, какие относятся к более раннему времени, а какие сооружены позднее. Как все это делается? И причем тут уличные мостовые?
Итак, культурный слой растет.постепенно и последовательно. Сначала, если говорить о Новгороде, на нетоптанную до того почву, которую археологи называют материком, ложатся наслоения десятого века, затем одиннадцатого, двенадцатого и так далее до наслоений сегодняшнего дня. Значит, уже сама глубина залегания предмета, однажды попавшего в землю, может служить показателем его относительной древности. Вещи, попавшие в землю сто лет назад, залегают неглубоко, а те, которые были брошены пятьсот лет назад, лежат на большой глубине. Если, конечно, на этом месте не копали ям и не перемешали слой гак, что древние вещи оказались наверху, а новые под ними. Впрочем, ям новгородцы копать не любили все из-за той же влажности почвы. Погребов там не было: они постоянно заливались бы водой. Колодцев почти не рыли: им угрожало бы загрязнение водами, омывающими культурный слой. Как правило, копали лишь канавки частоколов и ямы верей -столбов, крепящих ворота.
Так чего же проще? Зная, что культурный слой рос по сантиметру в год, достаточно измерить глубину залегания каждого предмета и переводить сантиметры в годы! Нет, рассуждая так, мы ошибемся. Представьте себе, что на протяжении одного столетия на раскапываемом участке было четыре пожара, а в следующем столетии – ни одного. Значит, в первые сто лет владельцы усадьбы четыре раза привозили строительный материал, тесали бревна, ставили срубы, четыре раза разравнивали пожарище, четыре раза привозили землю, чтобы засыпать золу и угли. А в следующее столетие ничего такого не было. Из-за четырех пожаров в первые сто лет отложились все полтора метра культурного слоя, а затем только полметра. В среднем получается сантиметр в год, но этот сантиметр – условный. Как же быть?
На помощь приходит сама структура культурного слоя. Культурный слой своему составу вовсе не однороден. Когда строится дом, то строительная щепа ложится на землю тонким слоем. Когда дом сгорает, то зола и угли разровненного пожарища также слоем.покрывают двор усадьбы. Когда пожарище присыпают землей, то эта земля слоем ложится поверх золы. Когда же здесь копают яму, выброшенная нз ямы земля ложится поверх засыпки пожарища. Если разрезать культурный слой по вертикали, то разрез окажется подобным гигантскому слоеному пирогу. Этот разрез археологи постоянно видят и «читают» на четырех стенах раскопа. Сотни лежащих одна на другой прослоек позволяют правильно членить слой на хронологические уровни.
Совершенно ясно, что все предметы и сооружения, связанные с одной и той же прослойкой, относятся к одному и тому же сравнительно небольшому промежутку времени. Но как определить это время?
Здесь глазной основой всегда были сами вещи, (найденные в прослойках. С течением времени набор окружающих человека вещей меняется. С развитием моды исчезают одни типы украшений и появляются другие. С развитием техники выходят из употребления менее совершенные инструменты и появляются более совершенные. С изменением торговых связей на место одних видов привозных вещей приходят другие их виды. Изучая древние вещи, археологи научились их датировать. Правда, точность датировок не могла быть очень высокой, поскольку любая вещь может употребляться порой не один десяток лет. Однако, сопоставляя приблизительные даты разных предметов, найденных в одной и той же прослойке, возможно было датировать эту прослойку с точностью до ста лет. Можно ли добиться большей точности? Вот здесь-то и приходят на помощь уличные мостовые.
Двадцать восемь ярусов, лежащих один на другом уличных настилов, как бы образуют шкалу гигантского градусника, к каждому делению которого привязываются определенные прослойки культурного слоя. Благодаря этому мы получаем возможность говорить, что древние вещи, обнаруженные в такой-то прослойке, попали в землю, .например, во время существования пятнадцатого яруса мостовой, что такой-то дом построен одновременно с сооружением четырнадцатого яруса мостовой, а другой дом сгорел в тот период, когда новгородцы ездили по мостовой, тринадцатого яруса.
Основываясь на приблизительных датах прослоек и связывая их с мостовыми, мы получим право утверждать, что, например, к XIV веку относится шесть ярусов мостовых, а к XIII веку только пять. Уже в этом заложена существенная возможность уточнить хронологию наших прослоек и вещей, датируя их не целым столетием, а началом, концом или серединой столетия.
Эти три обстоятельства – историческая характеристика места, толщина культурного слоя и наличие уличных мостовых – заставили экспедицию остановиться на районе Дмитриевской улицы. Все открытия были впереди, в том числе и то% о котором необходимо рассказать здесь же.
Если дерево сопилено в 1975 году, а годичных колец на нем тридцать, значит его рост начался в 1945 году. Но далеко не каждый человек знает, что, изучая годичные кольца дерева, срубленного много лет и даже веков тому назад, можно установить год, в который это дерево было срублено.
Оказывается, годичные кольца, отложившиеся на дереве в разные годы, имеют разную толщину. Это зависит от множества причин – было ли лето влажным или засушливым, жарким или холодным, – а в конечном счете, от уровня солнечной активности и циркуляции атмосферы, то есть условий, действующих одинаково на больших пространствах земного шара. Чередование тонких и толстых колец создает неповторимые сочетания. Если, .например, на срезе дерева очень тонкое годичное кольцо повторилось через семь лет, затем через четыре года, через девять лет и через двенадцать лет, можно быть уверенным, что такого чередования ни разу не встретится на срезах деревьев, срубленных в другие столетия, но оно повторится на срезах всех деревьев, росших одновременно с нашим в одном и том же достаточно большом районе земного шара.
Метод дендрохронологии – так называется способ определения дат по годичным кольцам – с успехом был применен в Америке. Там этому способствовало существование в лесах некоторых пород исключительно долголетних деревьев. Дугласова пихта и желтая сосна растут по тысяче лет, а возраст гигантской калифорнийской секвойи достигает 3250 лет. По срезам этих деревьев были рассчитаны циклы чередования из года в год климатических условий Америки за три тысячи лет вплоть до сегодняшнего дня. После этого достаточно было сравнить срез любого найденного при раскопках хорошо сохранившегося бревна с такой шкалой, чтобы установить его точную дату.
В наших лесах столь долговечных деревьев нет, а шкала, составленная на американском материале, для нас не годится – это ведь совершенно иной район земного шара. И БОТ В Новгородской экспедиции возникла идея заменить отсутствующую у нас секвойю поленницей уличных мостовых. В самом деле, мостовые настилались через каждые двадцать – двадцать пять лет, а использовались для них плахи столетних деревьев. Значит, сравнивая годичные кольца разновременных плах, можно постепенно нарастить их показания и получить единую шкалу чередования климатических условий для длительного времени", по крайней мере – для шестисотлетнего периода с десятого по пятнадцатое столетие, от которых дерево в Новгороде сохраняется достаточно хорошо.
За эту трудоемкую и кропотливую работу взялись археолог Борис Александрович Колчин и ботаник Виктор Евграфозич Вихров. Они изучили и сравнили между собой тысячи добытых в раскопках образцов древних бревен. Для начала им удалось получить относительную дендро-хронологическую шкалу.
Потом удалось получить и абсолютные даты. Для этого Б. А. Кол-чин изучил бревна, использованные некогда в фундаментах некоторых новгородских церквей, время постройки которых было достоверно известно из летописей. Эти сведения, заняв свое место на общей шкале, дали датировку всем даже самым отдаленным от них участкам шкалы. Уже на этой стадии экспедиция обрела уверенность в полном успехе воссоздания дендрохронологической шкалы, поскольку имелась возможность проверить ее при помощи летописи. Летопись много раз упомянула большие пожары в Неревском конце, называя годы этих пожаров. Но следы пожаров сохранились и в земле: некоторые мостовые оказались буквально вылизанными языками пламени и разрушены огнем настолько, что новгородцам требовалось сразу же настилать улицы заново. Когда дендрохронологические даты таких новых мостовых сравнили с годами летописных пожаров, совпадение оказалось поразительным!
А потом работа по составлению дендрохронологической шкалы вступила в завершающую стадию. Долгие годы велись поиски бревен XVI-XVIII веков, которые позволили бы довести шкалу до сегодняшнего дня и проверить ее еще раз отсчетом от современных деревьев. Экспедиция искала новые образцы уже не в земле, а в старинных постройках и в лесах, заполняя постепенно четырехвековой разрыв. День, когда была создана единая шкала из всех участков, стал днем торжества нового метода датировок.
Благодаря этой работе любое находимое при раскопках бревно хорошей сохранности получает абсолютную дату. А это значит, что каждый сруб, каждая мостовая лежат теперь в земле как бы с ярлыком, на котором написано: построено из бревен, рубленых в таком-то точно обозначенном году. Это значит, что все прослойки, связанные с мостовыми и срубами, можно теперь датировать с небывалой до сих пор в археологии точностью. Это значит, наконец, что все вещи, извлеченные из датированных прослоек, могут точно назвать свой возраст, вернее, время, когда они попали в землю: ведь в землю чаще всего попадают не новые вещи, а предметы, уже отслужившие свой век и выброшенные за ненадобностью.
В рассказе о выборе места раскопок, о культурном слое и о датировании вещей до сих пор ни разу не упомянуты берестяные грамоты. А этот рассказ имеет к ним самое прямое отношение. «Новгород, Дмитриевская улица, раскопки...» – это не только почтовый адрес, по которому сотрудникам экспедиции шли письма от их родных и знакомых. Это также адрес, по которому экспедиция получила первое берестяное письмо из глубины столетий, а вслед за ним еще четыре сотни берестяных писем. 402 грамоты из 521 были найдены в прямоугольнике, ограниченном улицами Дмитриевской, Садовой, Тихвинской и Декабристов. И рассказ о выборе места раскопок, о культурном слое и о датировании древних вещей – это также рассказ о выборе места, где будет сделано выдающееся открытие, о культурном слое, в котором столетиями лежали берестяные грамоты, чтобы потом стать достоянием науки, и о датировании одной из категорий древних вещей – берестяных грамот.
PI еще несколько слов о самих раскопках. Новгородские раскопки – это большое современное предприятие, которое оглушает впервые попавшего на них человека непрерывным шумом транспортеров и гулом лебедок. В годы, когда работа Новгородской экспедиции приобретала наибольший размах, на раскопках бывало занято одновременно до трехсот землекопов, а наблюдения за слоем и находками вели свыше ста сотрудников и студентов. Новгородская археологическая экспедиция, впервые начавшая свои исследования еще в 1929 году (сперва в области, а с 1932 года в самом городе), давно уже стала крупным центром научной работы и студенческой учебной практики. Это также большой дружный коллектив людей, любящих свое дело и умеющих хорошо работать. И кроме того, это – один из новых центров культурной жизни Новгорода, каждую пятницу гостеприимно открывающий свои двери на еженедельные отчеты для всех, кто интересуется прошлым Новгорода и успехами в его изучении. И не только по пятницам. Интерес к работе экспедиции мы ощущаем каждодневно. Наверное, только дождливые дни проходят без того, чтобы раскопки не посетила одна, а то и несколько экскурсий. Учителя и школьники, -студенты и туристы – привычные наши гости. Есть у экспедиции и постоянные друзья, в основном из новгородской молодежи, которые сообщают нам о случайных находках древностей. И в коллекции берестяных грамот уже не одно письмо найдено ими.
Я послал тебе бересту, написав...
Раскопки площадью в гектар! О таких масштабах работ в 1951 году никто не мог и мечтать. Тогда, в! среду 12 июля, в квартале на Дмитриевской улице было начато вскрытие сравнительно небольшого I участка в 324 квадратных метра. Небольшой раскоп позволил точно определить направление древней улицы и установить окончательно, что именно "!эта улица в средние века называлась Холопьей. I Один за другим расчищались уличные настилы, вычерчивались планы первых открывавшихся в раскопе срубов. Студенты учились вести записи в полевых дневниках и упаковывать находки. Находок попадалось немного, а интересных и совсем мало. Однажды только были найдены подряд две свинцовые печати XV века – посадничья и архиепископская. Начальники двух участков, на которые был поделен раскоп, без особого воодушевления спорили, кому из них срывать земляную бровку, разграничивающую их владения и мешающую маневрировать транспортерам. Снимать бровку в знойный день – не самое интересное занятие: пыль летит по всему раскопу, и почему-то в этих бровках никогда не бывает порядочных находок.
Й надо же тому случиться, что первая грамота на бересте была обнаружена как раз под злополучной бровкой!"Нашла ее ровно через две недели после качала раскопок – 26 июля 1951 года – молодая работница Нина Федоровна Акулова. Запомните это имя. Оно–навсегда вошло в историю науки. I
Грамота была найдена прямо на мостовой XIV века, в щели между двумя плахами настила. Впервые увиденная археологами, она оказалась плотным и грязным свитком бересты, на поверхности которого сквозь грязь просвечивали четкие буквы. Если бы не эти буквы, берестяной свиток был бы без колебаний окрещен в полевых записях рыболовным поплавком. Подобных поплавков в новгородской коллекции насчитывалось уже несколько десятков.
